Остаться в живых - Страница 79

— Пусть позвонят в пресс-службу министерства обороны и попросят подтвердить или опровергнуть то, что бригадир Лукас Морапе обвиняется в сексуальных домогательствах.

В Гугулету были длинные гудки.

— Какой бригадир? — спросил редактор.

— Тот парень, который дал интервью и рассказал, какая бяка наш байкер.

— Надо проверить.

— И еще пусть позвонят в Кимберли и попросят их подтвердить или опровергнуть тот факт, что Тобелу Мпайипели поймали возле Петрюсбурга. И еще… Надо составить список детских центров в Гугулету и обзвонить их все. Меня интересует, забрала ли сегодня мать Пакамиле Нзулулвази.

— Сейчас половина девятого.

— Шеф, но ведь речь идет о Гугулету. Это не чистенький белый район, где все возвращаются домой в пять часов. Может быть, нам повезет. Ну, пожалуйста!

Аллисон долго слушала длинные гудки.

Тигр Мазибуко сидел в кресле второго пилота «орикса». Они приземлились рядом с шоссе R64, на полпути между Дилсвиллем и Босхофом.

На нем были радионаушники; пилоты «ройвалков» докладывали обстановку после облета своих секторов. Мазибуко один за другим вычеркивал квадраты на карте.

Неужели эта сволочь проскочила и сейчас уже за Босхофом?

Он покачал головой.

Невозможно. Он не мог уехать так далеко.

Они его возьмут. Даже если ему повезло, остается последнее средство. За Мафикенгом есть только две дороги, которые ведут к границе с Ботсваной. Всего две. И он их перекроет.

Но может статься, в этом уже не будет необходимости.

Сначала он испытал облегчение. «Орикс» сел именно здесь не потому, что они его заметили. И тут же им овладела досада из-за того, что он угодил в ловушку.

Он лежал под мостом рядом с мотоциклом, боясь пошевелиться. Слишком близко к нему стояли четверо хохочущих молодых солдат. Второй пилот тоже спрыгнул на землю и присоединился к бойцам; они начали «пускать блинчики» — швыряли в воду плоские камешки, считая, сколько раз камешек отскочит от поверхности воды.

Тобела узнал одного из солдат, молодого чернокожего парня. Сегодня утром он приставил винтовку к его голове.

Как они похожи на него двадцать лет назад! Молодые, совсем мальчишки — бодрые, задиристые. И как же им всем не терпится поиграть в войну!

Так было всегда. В течение многих столетий. Дети уходили на войну. Ван Герден говорил: в этом возрасте хочется показать, на что ты способен, оставить свой след в истории и получить возможность занять более высокое положение в иерархии.

Когда Тобела уехал из дома, он был еще моложе — ему было семнадцать. Он прекрасно помнил, как все было, как будто это было вчера. Он ехал в машине своего дяди, Сензени. Они ехали ночью. Квинстаун, Ист-Лондон, Умтата; и всю дорогу они безостановочно говорили о том, что его ждет. Сензени снова и снова повторял, что это — его право и его привилегия, почетная обязанность, что предки гордились бы им, что грядет революция, которая сметет несправедливость. Тобела прекрасно все помнил, но сейчас он уже не находил в своей душе прежнего огня, «бури и натиска»… Умом он понимал: да, все это было, но огонь угас. Остался только остывший пепел. На прощание, перед тем как он сел на автобус в Умтате, Сензени крепко обнял его. В глазах дяди стояли слезы. Тогда Тобела видел дядю в последний раз — неужели Сензени все знал заранее? Знал ли он тогда, что его собственная битва будет еще опаснее? Он работал в логове льва и рисковал гораздо больше… Может быть, Сензени потому так крепко обнимал племянника, что заранее предчувствовал, что погибнет на войне, которая шла дома?

Автобус ехал в Дурбан, в Эмпангени. То было путешествие в неведомое; в ранний предрассветный час Тобелу грызла тоска. Он ощутил свою беззащитность.

Семнадцать лет.

В семнадцать ты уже можешь идти на войну, но еще слишком молод для того, чтобы просыпаться ночью от страха, тосковать по своей кровати, своей комнате и добрым словам отца-священника. Ты еще слишком молод для того, чтобы гадать, обнимешь ли еще когда-нибудь маму.

Но взошло солнце и растопило его страхи. Он осмелел. Выйдя из автобуса в Понгола, он прекрасно себя чувствовал. В следующую ночь его нелегально переправили через границу в Свазиленд, а еще через ночь он был уже в Мозамбике, и жизнь его переменилась безвозвратно.

И вот сейчас он применяет навыки, усвоенные у немецких инструкторов. Его научили искусству лежать тихо — искусству, важному для наемного убийцы и снайпера, которые могут на долгие часы превращаться в невидимок и застывать в полной неподвижности. Правда, тогда он был моложе, а сейчас ему сорок лет, и организм уже не выдерживает таких нагрузок. Одна нога онемела, острые камни впивались в бедро другой. Ему было невыносимо неудобно; желудок горел, а пыл испарился. Больше всего на свете ему сейчас хотелось очутиться в полутора тысячах километров отсюда, в маленьком домике, рядом с мирно спящей высокой и стройной женщиной. Превозмогая тоску, он улыбнулся самому себе. Хорошо, что все меняется, никогда не остается таким, как было. Жизнь продолжается.

Улыбнувшись, он вдруг осознал, что и это путешествие тоже изменит его жизнь. Впереди у него не только Лусака.

Куда заведет его дорога?

Кто знает?

Аллисон сочиняла передовую статью. Ей было труднее, чем раньше.

«По противоречивым сообщениям из военных и неофициальных источников, вчера поздно вечером пилот штурмового вертолета „ройвалк“ засек Тобелу Мпайипели рядом с Петрюсбургом, городком в Свободном государстве».

Она перечитала первое предложение. Неплохо. Но не совсем то, что надо. Такую же информацию дадут и «Бургер», и радио, и телевидение. А к завтрашнему утру беглеца, возможно, уже арестуют. Она поместила курсор в конец абзаца, стерла его и начала писать заново.