Остаться в живых - Страница 74

— Скольких людей он…

— Точно не помню. Может, десять, а может, и пятнадцать человек…

— Господи! — выдохнула она. — И это тоже нельзя записывать?

— Да, Аллисон, нельзя.

— Господи… — Она ни за что не сможет передать все это своими словами.

Он наскоро протер прицел мягкой тряпкой и снова прижался к нему глазом. Еще раз проверил настройки и стал ждать, пока дверь откроется. По лбу ползли капли пота — надо было надеть повязку… Дверь из темного дерева снова захлопнулась, ладони увлажнились. В теплой одежде становилось все жарче. Тобеле стало противно. Так нельзя вести войну! То, чем он сейчас занимается, неправильно. Его предки так не поступали!

На двери была табличка, белые буквы на зеленом фоне и надпись на двух языках, на английском и африкаансе: «От себя/Druk». Мириам толкнула дверь. Замок щелкнул, заскрипели заржавелые петли. Видимо, эту дверь давно не открывали. Неожиданно для себя она очутилась на улице. За порогом была ночь; внизу шумел большой город. Мириам нерешительно шагнула вперед. Она стояла на металлической площадке, огороженной перилами. Раньше вниз действительно вела пожарная лестница, но ее спилили. Мириам поняла, что она в тупике. Дверь у нее за спиной захлопнулась, а снаружи не было ручки.

На панели контроля доступа зажегся свет. Охранник снял трубку внутреннего телефона и набрал номер оперативного штаба.

Трубку снял Квинн.

— Сработала сигнализация пожарного выхода на восьмом этаже, — доложил охранник.

Квинн возвысил голос:

— Кто на восьмом этаже? Сработала сигнализация двери пожарного выхода!

На сидящем неподалеку Винсенте Радебе были наушники. Он слушал переговоры «ройвалков», которые находились более чем в тысяче километрах к северу. Из-за помех в эфире он не сразу услышал, что сказал Квинн. Когда до него наконец дошло, он похолодел от ужаса.

— Что?! — переспросил он.

— Кто-то открыл дверь пожарного выхода на восьмом этаже.

Квинн и Радебе переглянулись и сразу все поняли. Радебе показалось, что мощная ледяная рука сжала его внутренности в комок.

— Вы журналистка. Кому как не вам знать, что понятия добра и зла относительны, — говорил Затопек ван Герден. Он давно уже встал и ходил от одного края веранды до другого, глядя в ночное небо. — Нет, «относительны» — не то слово. Они не соответствуют действительности, не охватывают ее целиком. Вы стремитесь встать на чью-либо сторону. Быть либо за него, либо против него. Вам нужно, чтобы кто-то оказался прав, вы хотите оказаться на стороне справедливости.

— Вы рассуждаете совсем как Орландо Арендсе, — заметила Аллисон.

— Орландо не дурак.

— Скольких людей он убил?

— Послушайте, что вы говорите! «Убил». Он не преступник. Он сражался на войне. И я не знаю, сколько врагов погибли от его рук. Должно быть, много, потому что он хорошо знал свое дело. Он никогда не рассказывал мне о своих подвигах, но я видел его в действии. Его способности произвели на меня сильное впечатление.

— А потом он стал разнорабочим в мотосалоне?

Ван Герден снова зашагал из угла в угол, на сей раз ближе к ней. Его близость и волновала, и страшила Аллисон. Он прошел совсем рядом, прислонился спиной к белому пластмассовому столу и сел на него. Теперь ван Герден был так близко, что она могла до него дотронуться.

— Я все ждал, когда вы подберетесь к сути вопроса.

— О чем вы?

— И вы, и шпионы должны были задаться вопросом: почему Тобела ушел от Орландо? Что изменилось? Что случилось?

— И каков же ответ?

— Это его ахиллесова пята. Видите ли, если Тобела был кому-то верен, то он был верен до конца. Сначала он был предан Делу с большой буквы. АНК. Борьбе с апартеидом. А когда все закончилось и его бросили в беде, он нашел человека, которому могли пригодиться его таланты. Он служил Орландо так, что его не в чем было упрекнуть. А потом что-то случилось — что-то в нем перевернулось. Не знаю, что именно с ним произошло, — у меня есть определенные подозрения, но точно я ничего не знаю. Мы с ним лежали в больнице, избитые, израненные, и однажды он подошел к моей койке и сказал, что покончил с насилием и борьбой. Мне хотелось поболтать на эту тему, подразнить его, как обычно, но он был серьезен и взволнован. Я видел, что в нем что-то перевернулось. Что-то стронулось.

— И это — его ахиллесова пята?

Ван Герден подался к ней, и Аллисон захотелось отодвинуться.

— Он считает, что может измениться. Он думает, что уже изменился.

Она слышала, что говорит ван Герден, она все понимала головой, но в то же время чувствовала: между ними словно протягивается невидимая нить. У каждого произнесенного слова появлялся подтекст. Аллисон догадывалась, что его тоже влечет к ней, и она поняла, в чем дело: они похожи. В докторе ван Гердене, как и в ней, жило чувство, будто ему чего-то недостает, что-то не так. Они оба чувствуют себя не совсем уютно в этом мире — как если бы им было здесь не место.

Дверь снова открылась, и на пороге показался лысый мужчина. Он прищурился от яркого света. Палец Тобелы нажал на спусковой крючок, и длинная черная винтовка ожила, дернулась, негромко кашлянула. И почти сразу же — прошла какая-то доля секунды, равная одному удару сердца, — деревянная дверь окрасилась кровью. На то, чтобы разобрать винтовку на части и сложить в сумку, у него ушло сорок семь секунд. За это же время Тобела понял, что не может так вести войну. В такой войне нет чести.

Враг должен видеть его. Враг должен иметь возможность дать сдачи.