Остаться в живых - Страница 62

Странное местечко!

Интересно, что подумают тамошние буры, если он подъедет в облаке пыли и скажет: «Ребята, я — Тобела Мпайипели, за мной гонятся по приказу АНК»? Может, они отнесутся к нему с пониманием, потому что «все, кто против правительства, с нами»? Скорее всего, нет.

Впереди замаячил грузовичок, везший овец; Тобела снизил скорость и включил поворотник, перестроился, обогнал, снова прибавил скорость и ловко вписался в поворот. Дорога запетляла между холмами. Красивые здесь места! Красочные. Вот в чем разница, главная разница между этими местами и Кару. Здесь больше цвета. Как будто Господь израсходовал на здешние края самые яркие краски. Здесь трава зеленее и холмы коричневее, кусты желтее, а небо голубее.

Цвет благословил эту землю. Вся разница в цвете.

Дорога снова пошла прямо, она тянулась впереди черной лентой, а по бокам — высокая трава вельда и зонтичные акации. По небу ползут кучевые облака. Вот оно, настоящее лицо Африки. Его ни с чем не спутаешь. Здесь живет дух войны.

Затопек ван Герден уверял, что дело не в цвете, а в генах. Ван Герден отлично разбирался в генетике. Именно генетика вынудила буров Орании устроить нечто вроде оборонительного лагеря. Ван Герден говорил, что расизм передается по наследству, это естественное человеческое стремление сохранить свои гены, передать их наследникам.

Тобела не соглашался с другом; доводы Затопека казались ему неубедительными. И даже вредными.

— Значит, я могу вытворять что хочу, а в виде оправдания заявить: «Я не виноват. Это все гены»?

— Тобела, одно дело — генетическая программа, и совсем другое дело — моральные принципы.

— Не понимаю, о чем ты.

Ван Герден сутулился, как если бы ему тяжко было нести на плечах бремя познания.

— Я и сам иногда не понимаю.

— Так обычно и обстоит дело с абсолютной чушью.

Ван Герден рассмеялся:

— Ты прав, черт возьми! Но только не в данном случае. Трудность в том, что большинство людей не способны воспринять великие истины. Ты бы почитал, какая дискуссия развернулась на страницах «Бургера» по поводу теории эволюции! И не только в нашей стране. В Америке теорию эволюции даже запрещают в школах. В двадцать первом веке! Свидетельства очевидны, но ее противники стоят насмерть!

Ван Герден сказал: принятие теории эволюции — первый шаг. Люди образовались путем естественного отбора, это касается и организма, и мышления, и поведения. Все запрограммировано. С одной-единственной целью: выживание вида. Сохранение генофонда. Белый приятель выкладывал перед ним одно доказательство за другим. Тобела допускал, что в словах ван Гердена есть здравый смысл, но все же не мог полностью согласиться с другом. Он смотрел на вещи по-другому. Если все запрограммировано, задано заранее, то… как же Бог, любовь, все странные и удивительные вещи, на которые способны люди, — поступки, переживания, мысли?

Ван Герден взмахнул рукой:

— Забудем об этом!

И тогда Тобела сказал:

— Знаешь, приятель, по-моему, твои слова — очередной предлог, повод для самооправдания. Все беды мира совершаются под тем или иным предлогом. Христианизация, колониализм, раса господ, коммунизм, апартеид, демократия и вот теперь эволюция. Или генетика? Предлог, отговорка, еще одна причина поступать так, как нам хочется. Мне это надоело. Меня тошнит и от собственных отговорок и предлогов, и от отговорок других. Я сам отвечаю за свои поступки. Без всяких предлогов. У меня есть выбор; у тебя есть выбор. Мы вольны выбирать, как жить. Вот и все. Вот и все, что мы можем выбирать. Черт бы побрал все эти предлоги. Живи честно или умри.

Тобела искренне верил в то, что говорил. Он говорил громко, и все головы посетителей кафе повернулись к их столику, но ему было наплевать. А сейчас, в глуши, мчась по дороге со скоростью сто шестьдесят километров в час, он понимал, что он прав, и оттого радовался. Ему так много предстоит сделать! Речь идет не только о коробочке, которую он вез в сумке. Речь идет обо всей его жизни. Впредь он намерен отвечать за свои слова и поступки. Если хочешь изменить жизнь, начни с себя.

— Мэм, давайте отпустим ее.

Винсент Радебе и Янина Менц сидели рядом и беседовали вполголоса: не нужно, чтобы остальные были в курсе их разногласий. Радебе догадывался: начальница давно к нему присматривается. Его убежденность, преданность делу вызывает у нее сомнения. Но он должен сделать то, что должен.

Янина Менц не отрывала взгляда от экрана своего ноутбука.

— Ах, Винсент! — сказала она.

— Она ничего не знает. Не располагает никакой ценной информацией.

— Но она может нам навредить.

— Мэм, она обещала, что больше не будет давать никаких интервью.

Янина сочувственно похлопала Радебе по плечу:

— Винсент, я рада, что ты в нашей команде. С твоей помощью достигается необходимое равновесие. Я уважаю и ценю твой вклад в общее дело.

Такого он не ожидал.

— Так можно я пойду и скажу ей, что она свободна?

— Вот тебе информация к размышлению. Представь себе, что мы отпускаем миссис Нзулулвази домой. Она едет за ребенком в детский центр, а у входа ее уже поджидает фотограф из «Кейп таймс». Назавтра снимок миссис Нзулулвази и ребенка на фоне их домика появится на первой полосе. С примерно такой подписью: «Мать и сын с нетерпением ждут возвращения беглеца». Нам это нужно? Особенно сейчас, после того, как госпожа министр попыталась втолковать представителям прессы, что на самом деле Мпайипели не такой белый и пушистый. Нзулулвази и так сильно нам навредила. Ты ведь слышал, что говорили по радио. «Его гражданская жена называет его хорошим человеком».